Любая болезнь заставляет нас отнестись к себе более внимательно, останавливает привычный поток времени, меняет планы и делает более осторожными в желаниях. В случае когда речь идет о соматических заболеваниях, которые запускаются психологическими причинами, человек испытывает еще и специфическую растерянность: не виноват ли в болезни он сам? Контакты с врачами официальной медицины часто приносят лишь временное облегчение и имеют “обезболивающий” эффект. Невозможность контролировать реакции собственного организма провоцирует ощущение несостоятельности, существенно повышает тревогу за будущее и ограничивает временную перспективу. В ход идут поиски альтернативных методов. Часто они отрицают друг друга и дают совершенно разные объяснения причин болезни, каждый раз предлагая новые способы лечения.
В результате человек переходит из одних рук в другие, озадаченный все более невероятными трактовками своего недуга: от кармического долга, порчи, насланной злоумышленниками, до несовершенств своего личного устройства и неверного выбора спутника жизни.
Неудивительно, что кроме врачей – сторонников холистического подхода (справедливо считающих, что лечить надо не болезнь, а больного), клинических психологов и психофизиологов, психосоматическими расстройствами активно занимаются народные целители, гомеопаты и идущие по “пути к себе”, апологеты различных эзотерических учений. Нередко в пылу собственных озарений носители вековой “мудрости” рады помочь советом и обрушить на голову и без того страдающего человека свой вердикт, который в общем виде выглядит примерно так:
“Если у тебя что-то болит, значит ты неправ (неправильно живешь/ относишься к себе/ воспринимаешь мир/ общаешься с людьми)”. Любой человек с заболеванием, которое принято именовать “психосоматическим”, не раз сталкивался с подобной “доброжелательной” трактовкой своих обстоятельств. По большей части к психологу он приходит уже после того, как окончательно уверовал, что с ним “что-то не так”, и присвоил себе большую часть вины за собственное “несовершенство”, за то, что он совершил какую-то не очень понятную ему ошибку, которая и привела к глобальному сбою “программы”.
Парадокс и сложность ситуации заключается в том, что его основная ошибка - это принятое когда-то решение, что существует некое универсальное, подходящее всем “правильно”. И в его распоряжении имеется очень мало освоенных стратегий, как справиться с тем, что идет не по плану, – будь то неожиданные поступки близких, сложности на работе или проблемы с детьми. У каждого из нас есть свои болевые точки, где наша уязвимость особенно велика и где мы почему-то не даем себе права на ошибку. Точнее, эта ошибка воспринимается нами как глобальная неудача, после которой становится непонятно, как жить дальше.
Небольшой энциклопедический экскурс: психосоматические расстройства – довольно широкий термин, охватывающий: 1) болезни, в образовании которых первичным является психический компонент (например, психотравма, длительная стрессовая ситуация, особенности личностной организации), 2) заболевания, где первично физическое расстройство, влекущее за собой изменения личностной и когнитивной составляющих), 3) соматоформные расстройства (когда симптомы – есть, а болезни – нет). В этом тексте мы рассмотрим лишь первую группу расстройств как наиболее сложную и неоднозначную в диагностике и методах лечения. Классическая семерка этих заболеваний: ревматоидный артрит, эссенциальная артериальная гипертензия, язвенный неспецифический колит, бронхиальная астма, нейродермит и язвенная болезнь желудка и двенадцатиперстной кишки. Этот список постоянно дополняется и уточняется, в настоящее время туда попадают также многие желудочно-кишечные заболевания, кожные болезни (например, псориаз, некоторые виды аллергий), диабет второго типа, а также ишемическая болезнь сердца и (по некоторым данным) онкология.
"
Конечно, я не открою Америки, если сообщу, что наиболее эффективно подобные заболевания излечиваются (или достигают длительной ремиссии) при наличии сложившегося альянса пациент – врач – психолог. Даже в нашей стране, где далеко не каждая больница или поликлиника (а вернее, почти никакая) имеет штатного психолога, все же остается вариант, когда человек по собственной инициативе ищет себе врача, которому может доверять, и одновременно психолога, которому тоже может доверять, и с которым работает над “душевной” составляющей расстройства. При этом речь идет именно об одновременном наблюдении: врача – поскольку функциональные и анатомические изменения уже произошли и организм нуждается в поддержке “снизу”, и психолога – поскольку с целью исключения рецидивов необходимо трансформировать пусковой психический механизм формирования болезни.
Одна из задач этого текста – рассказать о том, что примерно происходит в кабинете у психотерапевта, зачем он собственно нужен и немного прояснить психологический взгляд на психосоматические расстройства.
У любого нормального человека, ни разу в жизни не встречавшегося с живым психологом, совершенно естественно возникает страх на предмет “что со мной будут делать”.
Сопротивление возникает из-за опасения потерять свою приватность и соседствует с ожиданием быстрого и чудесного разрешения всех проблем. В действительности же контакт с психологом без эзотерических амбиций (то есть не гадалкой или экстрасенсом, который претендует на видение никому не видимого) оказывается гораздо прозаичнее всех тревожных фантазий. Вы сами определяете предмет обсуждения. По мере обретения доверия и установления терапевтического альянса процесс становится глубже, возникает интерес к собственным переживаниям. С ростом осознанности приходит понимание взаимосвязи между эмоциональными состояниями и реакциями тела. В тот момент, когда мы осознаем эту связь, мы получаем возможность справляться с собственными переживаниями, не переводя эмоциональные состояния в телесные симптомы. Это очень простая логика: “я могу управлять только тем, что вижу и знаю, невидимое – само управляет мной”.
Психолог, отслеживает ваши (и свои) эмоциональные и телесные реакции, задает разные удобные и неудобные вопросы. В зависимости от его метода акценты работы могут варьироваться (работа с телом, чувствами, семейной системой, проживание конфликтов при помощи психодрамы, исследование установок и когнитивных схем и др.) Я бы подчеркнула скорее важность личности психотерапевта (а не метода), т.к. убеждена, что универсального психолога, подходящего всем, не существует – так же, как и парикмахера, врача или, например, дизайнера. Единственное абсолютно необходимое требование – это его способность выдерживать любые ваши чувства и проявления без страха, фальшивых ободрений и обесценивания того, что с вами происходит.
Кто чаще других становится жертвой психосоматических болезней? По моим наблюдениям, подавляющее количество “психосоматических” пациентов, невзирая на уровень интеллекта и образования, имеют крайне неустойчивую и зависимую от мнения окружающих (вплоть до случайных уличных прохожих) самооценку. Более однозначное указание на расположенность к психосоматике – трудность осознания, различения и называния своих повседневных чувств и ощущений. На психоаналитическом языке подобная нечувствительность к собственным состояниям называется вытеснением. Как правило, речь идет о негативных эмоциях, когда-то запрещенных и блокированных.
Механизм формирования этой специфической “нечувствительности” формируется в раннем детстве и в упрощенном виде выглядит так: например, в семье табуирована агрессия, и ребенок усваивает, что что бы ни случилось, злиться – плохо, что это влечет за собой наказание и отвержение родителями. В результате возникает страх потери родительской любви. Злость при этом никуда не исчезает и провоцирует внутренний конфликт: я злюсь, значит я плохой, плохие никому не нужны. И дальше – если я это скрываю, то я обманываю; обманывать тоже плохо, значит я – плохой и недостоин любви.
(А ведь человек рождается абсолютно несамостоятельным, зависимым существом, не способным к выживанию без ухода и опеки, поэтому любовь и забота родителя – это отнюдь не роскошь, но жизненная необходимость)
. Авторитет родителя для маленького ребенка – незыблем. “Не чувствовать злость” оказывается обязательным условием комфортного существования. Агрессия разворачивается на себя и превращается в разрешенное (и даже поощряемое) чувство вины.
Собственные предпочтения заменяются социально-одобряемыми нормами, и одновременно жестко закрепляются понятия “правильно-неправильно”, “хорошо-плохо”, “можно-нельзя”. Ребенок оказывается в условиях, когда проще “не чувствовать”, “не осознавать”, “не видеть”, нежели рисковать любовью и одобрением извне. Таким образом, некогда спасительное поведение, настроенное на получение любви и заботы, оказывается основой формирования жесткой защитной системы и конверсии вытесняемых эмоций сначала в телесные напряжения, а потом в симптомы. Со временем при наличии угрожающих благополучию внешних обстоятельств, растет диффузное психическое напряжение. Это напряжение может переживаться в виде панических атак, навязчивых мыслей, ритуальных действий. Если источник напряжения оказывается длительным (например, страх потерять близкого человека или оказаться без работы) или резким и внезапным (например, стихийное бедствие, катастрофа), это может спровоцировать развитие психосоматического заболевания.
Здесь я вынуждена прокомментировать то толкование символического смысла симптомов, которое нередко встречается в популярной литературе из серии “исцели себя сам”: так, оказывается, что альцгеймер - это “желание покинуть эту планету и неспособность смотреть в лицо жизни, в сопровождении безнадежности, беспомощности и гнева”, а СПИД – “яростное нежелание быть ничтожеством”. Такая интерпретация отнюдь не так безобидна, как кажется на первый взгляд, поскольку навешивает ярлыки и является таким же программированием в терминах “правильно-неправильно”. Заболевший человек всегда немного регрессирует и склонен по-детски преувеличивать роль авторитетов( болезнь часто делает нас слабыми и заставляет искать помощи, наделяя каждого встреченного “гуру” дополнительным совершенством и властью также, как ребенок безусловно наделяет ими своих родителей). Он готов заменить свою когда-то усвоенную систему жизненных смыслов и ценностей на любую, которая пообещает ему рецепт быстрого исцеления. (в случае с указанным выше примером со СПИДом, ему по всей видимости предстоит просто заменить свое яростное нежелание быть ничтожеством на мягкое согласие - всего делов-то).
В определенных опасных для себя ситуациях мы все теряем чувство юмора и сильно снижаем критичность. Психосоматическая болезнь - часто следствие несовпадения построенной картинки реальному положению вещей и невозможности вынести свое “несовершенство”. Поэтому столь вольный перевод физических страданий в “изъяны” личности нередко усугубляет процесс течения болезни. Никто из нас не может произвольно изменить свои чувства и реакции на мир, только исходя из знания о том, что они - “неправильные” и ведут к болезни. Самый распространённый результат подобного “знания” - ощущение себя жертвой и поиск виноватых.
"
Если немного отодвинуть все спецэффекты, то можно определить повседневную психотерапевтическую цель как развитие навыка понимать и различать свои эмоции. Таким образом мы постепенно возвращаем себе право переживать свои ощущения, не прибегая к соматическим реакциям. Ответственность за собственное излечение здесь не имеет ничего общего с виной, а лишь является взрослым решением: болеть или не болеть, с кем жить и как поступать, говорить “нет” или говорить “да”, – в общем, все то, что, как мы считали в детстве, умеют делать взрослые, и что сами мы утратили в страхе пережить отвержение. Довольно часто для человека становится абсолютным открытием тот факт, что он имеет право ощущать то, что ощущает, и что он может сам решать, что ему делать с этими чувствами – проявлять, утаивать или находить им еще какое-нибудь конструктивное применение: писать картины, сочинять песни или рубить дрова. Самая главная опасность в развитии психосоматозов заключается именно в специфической нечувствительности к себе, но совсем не в закрытости или отказе проявлять свои эмоции. Иными словами, не важно, молчишь ты или реагируешь, но очень важно, чтобы ты понимал, что с тобой происходит.
Еще одна существенная задача, с которой придется иметь дело в процессе работы с психологом – это определение роли болезни в частной жизни. Как и любой хронический процесс, болезнь включается в систему взаимоотношений человека с внешним миром, меняет привычки, распорядок дня и способы общения с близкими. Любой симптом имеет свой особенный смысл в жизни заболевшего человека; иногда полученные дивиденды временно превышают неприятности от болезни: дают возможность получить больше внимания и заботы от близких людей, позволяют не ходить туда, где страшно, откладывают на неопределенный срок важные решения, сохраняют брак. Вообще говоря, болезнь можно трактовать как сигнал отчаяния и невозможности изменить угрожающую ситуацию другим, более “гуманным” для себя способом. Необходимо признать, что когда выгода превышает неприятности, мотивация к излечению оказывается неустойчивой. Болезнь обеспечивает человеку дело, в то время как выздоровление лишает его этого алиби, меняет взаимодействие с окружением и заставляет взять на себя дополнительную ответственность. Осознавая возможность этих изменений, мы оказываемся перед довольно непростым выбором. Тем не менее, любой выбор в данном случае будет “более здоровым”, чем его отсутствие и непринятие. Само осознание наличия выбора выводит человека из роли жертвы, дает понимание своей роли в существующем положении вещей и столь необходимый и целительный опыт самостоятельного построения обстоятельств собственной судьбы.
Чтобы не казаться голословным теоретизирующим наблюдателем, приведу собственный давний пример тяжелого психосоматического отека Квинке (опасная форма развития аллергии) как реакции на смерть отца. Аллергия возникла не на какое-то враждебное вещество, случайно принятое внутрь, а именно на что-то повседневное и на фоне стресса. Поскольку основной семейной ценностью было стойко “держать удар”, такие чувства как страх и отчаяние были абсолютно запрещены и вообще не обсуждались, как впрочем и все остальные чувства тоже. В результате на девятый день держания удара я покрылась красными пятнами и почти не могла дышать. Необходимость заботиться о моем выздоровлении переместила фокус внимания с переживания горя на более насущные повседневные нужды (что тоже соответствовало семейному кодексу выживания). Собственно, в категориях чувств, эмоций и права на их существование я тогда не мыслила и на факультете психологии оказалась совсем по другому поводу. Как я понимаю сейчас, алекситимия (невозможность различать свои чувства) была вполне моим диагнозом, и все предпосылки страдать от тяжелейших соматических реакций во всех тяжелых (а с течением времени и не очень тяжелых) случаях присутствовали. Тем не менее, мне повезло: обучение и многочисленные упражнения заставили периодически задумываться над тем, что со мной происходит, разрешить себе чувствовать то, что чувствуешь, и понять, что сила не имеет ничего общего с отсутствием ощущений и бесчувственностью, а совсем наоборот. Я научилась трусить и бояться, избегать конфликтов или включаться в них, не отказывая себе в праве на ошибку. Конечно, в результате всех этих процессов постепенно сменился круг общения, ценности и интересы (что воспринималось как большой риск и утрата наработанных связей). Но склонность болеть по любому поводу куда-то делась.
"
В заключение замечу, что расхожая фраза “все болезни от нервов” более или менее близка к реальности, но упускает одну важную деталь: “от нервов” – не только болезни, но и все прочие сопровождающие жизнь радости и переживания. Пока мы живы – всё поправимо, так или иначе.
Волынская Инна
,
психолог-консультант
<str